Ничего хорошего из меня не выходило в течение нескольких дней, поэтому я занялся бродяжничеством — слонялся по зданию «.» из стороны в сторону и наблюдал за происходящим в надежде на то, что кто-нибудь подаст идею — другую. Когда я заходил в какую-нибудь комнату, люди дружелюбно мне улыбались и здоровались со мной, но потом полностью игнорировали. Я заводил разные разговоры со встреченными мною людьми, но обычно всё обсуждение упиралось в точку зрения Алексея Алексеича, а личной информацией делиться со мной местные не спешили. Поэтому я просто стал наблюдать и выяснять опытным путём, чем же занимается организация. Доступ к любой комнате мне был предоставлен, так что я мог с лёгкостью присутствовать на любом событии.
В организации было четыре типа людей: обучающий персонал, солдаты, администрация и «хомячки». «Хомячками» я прозвал новобранцев, из которых первый тип людей делал второй. Занятия у них бывали двух типов: лекции и практика. Первые бывали очень нечасто, содержали обычно либо философию, либо политическую пропаганду. Вторые были каждый день, и цель их была явно убить все посторонние мысли и сделать из хомячков машины для выполнения заданий.
Дисциплина была, конечно, на высшем уровне, отсев происходил очень жёстко. Никто никогда не опаздывал на занятия, никто никогда не болтал и не отвлекался. Однажды, правда, я видел, как один из хомячков заснул на лекции. Преподаватель разбудил его и вывел из аудитории. Больше я этого хомячка никогда не видел в «.».
- Раз, два, раз, два! Шевели своими булками, ничтожество, — кричал высокий мужчина с пышными усами в спортивном зале, а хомячки как по команде преодолевали искусственную полосу препятствий, составленную из трамплина, козла, верёвки, лестницы и досок.
- Быстрее, быстрее я сказал, червяк! — кричал он же, когда хомячки используя гимнастические ролики возили друг друга как тачанки (один держался за ролик, другой держал его ноги и толкал вперёд).
- Я сказал не пятьдесят, а сорок девять! Ещё раз! Сорок девять! — орал всё тот же инструктор на хомячков, отжимающихся от горла друг друга.
- Открывай свои розовые жабры сильнее — я тебя не слышу! — выводил он из себя ничего не понимающих хомячков, подвешенных верёвками за шеи у гимнастической стенки.
Физическая подготовка впечатляла. И что они только ни вытворяли, к чему только их ни готовили: они стояли по среди комнаты вверх ногами, на кулаках, балансируя и стараясь не упасть, они отжимались на костяшках кулаков, на пальцах, на рёбрах ладоней… Они делали и более банальные вещи, такие как выход силой или подтягивания. И, конечно же, они отрабатывали удары и спаринговались. Частенько спаринги доходили до крови. Высокий человек с пышными усами только и говорил на это:
- Если тебе больно, то это твоя проблема! Разберись с ней и не допускай впредь таких глупых ошибок!
На лекциях им говорили о коварстве режима, показывали передачи с первого и второго каналов, объясняли, где им врут, как именно и зачем. Такие лекции вёл молодой коротко стриженный парень с большими серыми глазами. Картина мира у хомячков в результате этого получалась однозначной: власть захватили бандиты, которые уничтожают страну, разворовывают её по частям, но при этом не связывают своё будущее с Россией. Единственный выход — готовить сопротивление, чтобы устроить революцию и избавиться от «хунты».
С некоторыми из этих идей я был согласен, но не в той форме, в которой они им подавались. И что я уж точно не мог принять, так это идею революции. Я, в отличие от хомячков, хорошо понимал, что это однозначно приведёт к морю крови, большому количеству жертв, с возможным приходом ко власти каких-нибудь других Рыбиных. Революция с неизвестным исходом не является достаточной причиной для смерти.
Иногда лекции вела русскоязычная кореянка. На русском она говорила как на родном и читала им философию. Она рассказывала о японских самураях и Хагакурэ, об идеи смертности и истреблении чувства собственной важности. Мне её лекции казались самыми интересными и полезными из всего, что я лицезрел в организации. Хомячки тоже слушали её, затаив дыхание и всегда принимали очень хорошо. Не знаю, понимали ли они её до конца, да и разрешалось ли им это делать, но говорила она иногда провокационные вещи, которые явно в этом здании говорить нельзя. Например, она рассказывала о даосизме и говорила о том, что нет ничего более постоянного, чем перемены. Она говорила, что смена режима — это естественный процесс, который произойдёт в любом случае просто исходя из законов природы, даже если не будет никакой «.». А на смену этому придёт другой режим, который тоже испортится, и чьё место займёт что-то ещё. Она говорила о тщетности любой попытки противостоять изменениям, но одновременно с этим подразумевала, что так же тщетны попытки и удержать что-либо в состоянии стабильности. Единственное — она не делала одного важного маленького шага за хомячков — она не говорила, что и «.» не вечна, что на смену ей придёт что-то другое… хомячки должны были бы додуматься до этого сами… но, если бы они до этого додумались, у неё, наверно, начались бы проблемы.
В конце концов она однажды высказала крамольную мысль, на которую почему-то никто не обратил внимание:
- Будда говорил о стуле, как о не-стуле. Именно это мы и называем стулом.
После этого её, конечно же, можно было увольнять. Но, слава богу, никто не обратил внимание на то, как она просто, изящно и однозначно сказала о том, что мир вокруг нас определяется нашим сознанием, и в том, в каком мире мы живём, виноваты сами же люди, а не какой-нибудь эфемерный Рыбин. Это люди придумывают законы, это люди наказывают других людей, это люди же считают, что всё равно ничего не изменить… Это люди навешивают ярлыки и воспринимают мир через эти ярлыки.
Эта фраза значительно заняла меня, и я несколько дней обдумывал, как бы её так преподать, чтобы и Алексей Алексеич принял, и другие поняли однозначно и непротиворечиво. На эту тему стоило подумать. Я вернулся в комнату, закрыл дверь, сел на кровать и начал медитировать, глядя в одну точку на стенке напротив.
Просидел я так минут тридцать — сорок, стараясь не пускать никакие лишние мысли в голову, когда почувствовал, что что-то не так.
Я встал с кровати и подошёл к стенке напротив. У меня было странное ощущение, что она ненастоящая. Я протянул руку и поковырял её ногтём. Неожиданно ноготь зацепил кусочек бумаги. Я потянул за него и начал отдирать большой лист. Было такое ощущение, будто я отдираю обои, да только за обоями не было совсем ничего: стена облезала, а за ней было только сплошное белое пространство. Резким движением я отодрал весь пласт и понял, что нахожусь в белой комнате без стен, потолка и окон и держу в руках рулон бумаги.
- Будда говорил о комнате, как о не-комнате, — прошептал я.
- Именно это ты и называешь комнатой, — раздался сзади голос Кирилла.
Я повернулся и улыбнулся.
- Давно тебя не видел! — радостно кинул я ему. Тот в ответ улыбнулся. — Что ты тут делаешь?
- Я? — Кирилл в своём излюбленном стиле сделал вид, что был жутко удивлён вопросу. — Я здесь живу. Это ты что здесь делаешь?
- Мне стало скучно, — повёл я плечом и сел на появившийся специально для этого стул, запрокинув ногу на ногу.
Кирилл тоже сел и достал из воздуха трубку с табаком.
- Ты куришь? — удивился я.
- Ты нет? — удивился он в ответ.
- Я боюсь дыма.
- Но дым бывает и без огня, — улыбаясь заметил Кирилл.
- Как у тебя дела вообще? — поинтересовался я, сидя сложа руки.
- Конструктивно, — кивнул он в ответ. — Я близок к разгадке одной важной задачи. Как твоё заточение?
- Неплохо. Только какое это заточение? Клуб по интересам… Думаю, я могу без проблем в любой момент выбраться отсюда.
- Ты несколько недооцениваешь «.». Но это неважно, — Кирилл склонил взгляд в трубку, пытаясь высосать из неё дым. — Так зачем ты меня позвал?
Я опешил.
- Да я тебя не звал. Я сидел в комнате и просто медитировал, когда вот это вот всё…
- Бла-бла-бла, — перебил Кирилл. — Я вижу, что ты стал самостоятельным, ты молодец. Тебе даже таки удалось отстраниться от своих шмоток, расслабиться, ты научился жить так как есть, не привязываясь почти ни к чему. Переезд тебе пошёл на пользу. Но у тебя есть что-то для меня, я знаю.
Прищурясь правым глазом, Кирилл смотрел на меня, выискивая ответ на свой вопрос. Я же растеряно смотрел по сторонам, пытаясь зацепиться глазами хоть за что-нибудь в этом абсолютно белом пространстве, что могло бы помочь мне.
- Не думаю, что у меня что-то для тебя есть, — извиняющимся голосом произнёс я.
- Странно, — почёсывая затылок ответил Кирилл. — Я думал, что ты уже всё понял. У тебя даже во взгляде читается, что ты всё уже понял, но ты почему-то не хочешь этого признавать. Но, наверно, у создателей другие планы… Это будет очень интересная игра.
- Какие создатели?! Что за игра?! — не понимал я, начиная сыпать вопросами, чем вызвал улыбку у Кирилла.
Тот, судя по всему, не собирался мне ничего рассказывать, а просто встал и начал удаляться.
- Это будет очень хорошая игра. Просто помни своё место и помни, кто ты есть на самом деле, — говорил он уменьшаясь в размерах прямо у меня на глазах. — Помни, что ты — конструктор! — сказал он напоследок и вовсе исчез.
Я моргнул и понял, что сижу в кровати всё той же комнаты и всё так же смотрю на стену.
Осторожно и медленно я подошёл к стенке и поковырял её ногтём, но ничего особенного не произошло. Крашеная стенка… подумаешь?