Из душа льётся горячая вода, причём такая, что даже немного обжигает кожу. Голова вся в пене, глаза закрыты, пальцы массируют волосы. Ставлю голову под душ и чувствую, как пена сползает по телу вниз, к ногам вместе с жуткой усталостью. Всё-таки душ всегда придавал мне силы, хоть и на короткий промежуток времени.
Когда пены на волосах уже совсем не осталось, я выключаю кран и смахиваю быстрыми, решительными, движениями ладоней воду с волос. Потом — с груди, с рук и ног, после чего осторожно, перешагивая через край ванной, вылезаю на коврик, беру полотенце и обмакиваю им себя. Затем перехожу к ленивому вытиранию головы, непроизвольно, по привычке, поворачиваюсь к зеркалу, и, глядя на своё не накаченное тело с выпирающими рёбрами, ярко выделенной ключицей, жёсткой костяной выемкой в районе солнечного сплетения и острыми косточками на локтях и кистях, отряхиваю полотенцем мокрые волосы.
Разглядываю свою небритую рожу. Как у нас тут всё запущено! Опять прыщи! Уже тридцать пять лет, а всё ещё прыщи появляются. Безобразие. А ниже что? Шея с куцыми чёрными волосками, недобритыми по спешке ещё с прошлого раза и Адамовым яблоком, скачущим между ними вверх-вниз как бешеное во время глотания слюны. А ниже…
Руки замирают, и я пристально всматриваюсь в то, что ниже, приближая лицо к зеркалу. Зрелище сначала кажется мне каким-то странным и невероятным, но чем больше я вглядываюсь, тем более реальным оно представляется в моих глазах. Сбрасываю полотенце на пол и протираю глаза. Не помогает. Мотаю головой — всё равно всё так же. Что за чёрт? Через мою грудную клетку видна противоположная стена, выложенная бежевым кафелем! Ну, пусть и не очень чётко, но такое ощущение, будто тело моё в одной небольшой зоне стало полупрозрачным.
Отклоняюсь влево-вправо, присаживаюсь, пятно двигается вместе со мной. Вроде бы, не глюк. Стучу пальцами по груди, слышу привычный глухой звук. Всё в порядке. Но всё равно чуть выше солнечного сплетения имеется какое-то пятно, размером со старый советский рубль, в котором кожа моя и организм в целом стали полупрозрачными: то есть, кожа видна, но через неё слабо просвечивает всё, что за ней.
Закрываю пятно ладонью. Всё привычно — рука не полупрозрачная. Отвожу её. Грудная клетка полупрозрачна… Что за чёрт?! Может, это что-то со мной творится? Может, проблемы с мозгом, нарушено восприятие?
Выворачивая левую руку, пытаюсь пальцами дотянуться до того места на спине, которое просвечивает… и, о ужас! Вижу свои пальцы!
Мороз пробегает по коже, а желвак в горле стремительно несётся вверх, спасаясь от пересохшего горла.
Открываю дверь из ванной, высовываюсь наружу и кричу на всю квартиру, стараясь сдерживать в себе чувство страха, и не паниковать:
- Света!
- Чего? — раздаётся из спальни.
- Подойди, пожалуйста!
- Сейчас, — усталым голосом, как будто я её уже замучил, бросает она.
Прикрываю дверь и жду, боясь взглянуть в зеркало. Спустя секунд двадцать дверь открывается и у входа в ванную стоит Света, скрестив руки на груди и с укором глядя на меня, наклонив голову чуть вправо.
- Ну, что?
- Ты ничего не замечаешь? — стараюсь как можно более нейтрально произнести я и развожу руками.
- Чего я должна заметить? Размер твоей пиписьки изменился? Или у тебя таки мышцы появились? — с издёвкой и злостью бросает она.
- Да нет же, — я не обращаю внимание на её едкие комментарии. — У меня тут ничего нет? — показываю на место, в котором только что обнаружил полупрозрачное пятно.
- Что там? Думаешь, рак груди?
- Не смешно, блин! — возмущаюсь я. — Посмотри, пожалуйста.
Света тяжело вздыхает, перешагивает через порог.
- Ну, если это опять какая-нибудь твоя идиотская уловка…
И присматривается к моей груди, соблюдая дистанцию.
- Где?
- Вот тут, — показываю пальцем.
- Убери палец! Нет там ничего.
- Посмотри повнимательней, пожалуйста, — умасливаю её вежливостью.
Света чуть наклоняется и почти вплотную, сантиметрах в пяти от пятна, вглядывается в мою грудную клетку.
- Ну, как? Видишь?
- Вижу что? Говорю ж тебе, балбес, нет тут ничего…
- Как, совсем? — не понимаю я, а сердце потихоньку отпускает. Наверно, всё-таки показалось.
- Хотя… — неожиданно напрягается она, после чего медленно протягивает указательный палец правой руки к моей грудной клетке и скребёт ногтём по коже. После чего недовольно вздыхает, выпрямляется, качает головой и, покидая ванную, бросает: — Родинка там у тебя, балбес! И хватит тут фигнёй страдать — одевайся уже и приходи ужинать.
Вздыхаю. Не поняла, не нашла, не увидела. Поворачиваюсь к зеркалу и ещё раз всматриваюсь. А пятно, как было, так никуда и не делось. Что же это за наваждение такое? Может, само пройдёт, когда поем и отосплюсь? Стряхиваю воду с волос и недовольный одеваюсь.
После ужина, уже перед самым сном, я снова стою в ванной, но взглянуть под пижаму боюсь. А, вдруг, пятно там? Прикидываю в голове, взвешиваю все «за» и «против», после чего решительно беру зубную щётку, смело выдавливаю пасту и, совершая ритмичные движения вверх-вниз, чищу зубы, смело глядя своему отражению в глаза.
А глаза сильно изменились за всё это время. Какой долгий путь они прошли от младенчества, через юность, чтобы добраться до этого пункта… Взгляд ребёнка, нетерпеливо чистящего зубы, ожидающего новые открытия в новом дне. Взгляд подростка, томно глядящего, с некоторым недоверием на то, что этот новый день собирается преподать. Взгляд выпускника вуза, перед которым открыты все границы и день обещает новые находки. Взгляд влюблённого, витающего в облаках, ожидающего очередной встречи с любимой в этот новый прекрасный день. Взгляд только что женившегося, осознающего, что этот новый день приносит новую ответственность и нужно как-то зарабатывать себе на жизнь. Взгляд небритого женатого мужика, ничего уже не ждущего ни от нового дня, ни от новой ночи… Да и не может быть ничего нового и ничего хорошего в этих днях и ночах.
Споласкиваю щётку под водой, проводя пальцами по щетине. Полощу рот, набирая воду рукой. Вытираю лицо махровым монотонно белым полотенцем. Гляжу отражению в глаза и вздыхаю.
Ничего не осталось от того ребёнка. Практически исчез.
На утро, продирая глаза, опять направляюсь в ванную комнату, вспоминая события предыдущего вечера как странный непонятный сон. Подхожу к зеркалу и скалю зубы. Опять стандартная процедура с чисткой зубов, только на этот раз глаза закрываются сами собой.
И какой только придурок придумал начинать работать в 9.00? Для этого же надо каждый раз переступать через себя, вставать в 7, а то и раньше, толкаться в общественном транспорте, мять себя, портить настроение, а потом отсыпаться первые три часа на своём рабочем месте, стараясь сделать так, чтобы тебя не запалил шеф. Все так работают! На фига себя насиловать? Ну, сделайте начало рабочего дня в 11 часов — всем легче жить станет…
Однако череду стройных мыслей о ненависти к своей жизни, неожиданно прерывает мысль о пятне, и я, выпрямившись перед зеркалом, оставив щётку в зубах, тянусь к нижнему краю пижамы и медленно с трепетом поднимаю его вверх, чтобы посмотреть на свою грудную клетку.
- Боже мой! — в страхе сквозь пену и щётку произношу я, еле сдерживая панику и удерживая щётку в зубах.
Пятно увеличилось в размерах (теперь оно стало величиной с крупный апельсин) и стало ещё более прозрачным. Правда, оно неравномерно: в центре более прозрачно, по краям — чуть менее, плавно переходит в непрозрачную кожу.
Опять ощупываю себя, опять подставляю руку сзади… Всё то же самое, что и вчера.
Позвать жену? Бессмысленно! Ничего не найдёт, будет только злиться на меня. Чёрт с ней!
Опускаю пижаму, быстро споласкиваю рот, вытираю лицо и пялюсь в отражение в зеркале.
Что же делать? Наверно, надо с Вадиком встретиться. Может, он поможет?..
Решительно покидаю ванную, направляюсь в комнату, быстро надеваю рабочую офисную одежду: тёмно-синие брюки со стрелочками, голубую рубашку, ровный чёрный галстук в толстую голубую полоску и тёмно-синий пиджак.
- Вася, ты уже уходишь? — спросонья вежливо осведомляется жена.
- Да, мне пора бежать.
- Будешь как всегда?
- Да, наверно, — рассеяно бросаю я, хватаю сумку и, совершенно забыв о завтраке, надеваю свои Vagabond’ы, чёрный плащ с длинными полами и выхожу из квартиры, бесцеремонно захлопывая дверь, даже и не задумываясь о том, что жене можно спать ещё час.
Уже спустя полчаса, я стою на пороге дома Вадика и держу палец на звонке. Я откровенно нервничаю и не готов долго ждать, тем более, что Вадика поднять по утру всегда тяжело. К тому же, он, наверно, как всегда, всю ночь играл с друзьями в свои дурацкие сетевые компьютерные игрушки и, конечно же, лёг спать часа в 4 и пока ещё и не планировал просыпаться.
За дверью раздаётся шум и голос матерящегося Вадика. Замок скрежещет, после чего дверь открывается. За ней появляется сонная рожа с щурящимися глазами.
- Мать твою, Длинный! Ты какого хрена творишь?! Ты знаешь, сколько времени? — ворчливо ругается он.
- Я всё прекрасно знаю, но дело не ждёт, — решительно выпаливаю я и прохожу внутрь, чуть отодвинув его в сторону. После чего сразу же скидываю обувь и плащ и начинаю снимать пиджак и галстук.
- Эй, эй! — вытягивает он руки ладонями вперёд, быстро просыпаясь. — Я не такой! Я к этому ещё не готов, ты чего?! Я тебя, конечно, люблю, но между нами ничего быть не может, ты же знаешь, меня интересуют только маленькие дохлые собачки! — отшучивается в своём стиле Вадик. Но мне сейчас не до его дурацких шуток.
- Заткнись, не в этом дело. У меня какая-то хрень в груди… нужна помощь.
- Вообще-то тебе бы тогда к терапевту, а не ко мне… — колеблется он, но видя, что слова его на меня никак не действуют, предлагает: — Ну, давай хотя бы в комнату пройдём, — и направляется в спальню. Я следую за ним, расстёгивая рубашку. — А жене показывал? — зевая плюхается он на кровать.
- Да, она дура — ничего не видит и помогать не хочет…
- А я тебе говорил, — расплывается он в своей фирменной улыбке, оставляя нетронутыми сонные глаза, — «не женись». От них все беды…
Не обращая внимание на его стандартную шарманку, я снимаю рубашку и показываю ему пальцем в свою грудь.
- Вот. Видишь что-нибудь?
Вадик смотрит на меня снизу вверх, пытается сосредоточится и, щурясь, глядит на грудную клетку.
- Чего там?
- Ничего не замечаешь? — спрашиваю я.
- Родинка, что ли? — присматривается он. — Очень эротично.
- Да какая на хрен родинка?! — возмущаюсь я, — родинка вот тут находится, я же вот сюда показываю, — и ёрзаю пальцем по грудной клетке.
А пятно за это короткое время успело ещё подрасти, и я теперь, глядя сверху на грудную клетку, вижу уже даже некоторые свои внутренние органы: кажется, кусочек печени и лёгкого, которое с каждым вдохом чуть расширяется, а потом сужается.
- Вот чёрт! — шокировано произношу я и чувствую, как покрываюсь испариной.
- Да чего с тобой творится? — уже более серьёзным тоном, но с некоторым возмущением спрашивает Вадик.
Я беру стул и сажусь напротив него, глядя с мольбой в глазах. Несколько секунд я сижу молча, просто готовясь, потом выдаю:
- Я становлюсь прозрачным.
Вадик смотрит на меня серьёзным сосредоточенным взглядом, что-то просчитывая в голове, после чего расплывается в улыбке и покачивает головой.
- Ну, ты, блин, придумал, Длинный! Слушай, я в восемь утра плохо такие шутки воспринимаю…
- Я абсолютно серьёзно! — перебиваю его.
- И как же это проявляется? — Вадик опрокидывается на кровать, запрокидывает руки за голову и закрывает глаза.
- У меня вчера вечером в груди появилось пятно, через которое меня видно насквозь — всё видно: и кафель в ванной, и любой предмет, который со спины подносишь… Причём пятно это постоянно растёт. Вчера оно ещё было с советский рубль, с утра — уже с крупный апельсин, а сейчас… даже ещё больше стало… Боюсь предположить, что с ним к вечеру станет. А, вдруг, я весь стану прозрачным? Вдруг, я так исчезаю? — не скрывая свою нервозность выпаливаю я.
Вадик молчит и не отвечает. Некоторое время я жду его ответа, но слышу только тихое дыхание, переходящее в мерный храп.
- Вадик, мать твою! — кричу я.
- А? Что? Где? — шевелится он и садится в кровати.
- Мне помощь нужна, а ты тут храпишь! — с досадой выговариваю я.
Он устало глядит на меня, даже не стараясь скрыть желание избавиться от меня как можно скорее, ещё раз смотрит на мою грудную клетку и заключает:
- Нет там у тебя ничего. Это всё твоё воображение. Обратись к психиатру. А я спать хочу и ничем помочь не могу, — после чего, бурча что-то себе под нос, лезет под одеяло и устраивается в наглую в кровати, приготовившись спать. — Захлопнешь за собой, как соберёшься уходить? — в подушку добавляет напоследок он.
- Ок, — грустно заключаю я и одеваюсь.
От Вадика я решил поехать не на работу, а на «Горьковскую» — стало понятно, что работать я всё равно не смогу, а прогулка, возможно, поможет мне развеяться и, глядишь, пятно само исчезнет…
На выходе из метро звонит мобильник. Шеф.
- Вася, ты где? — строго спрашивает он.
- Я… — растерянно начинаю придумывать себе оправдание. — Я приболел, Владимир Алексеевич.
- А что за шум? Больной по улице шляешься?
- М…
- И голос ни разу не больной. Обмануть меня хочешь?!
- Да, нет, что вы… Честно, плохо себя чувствую…
- Короче, — зло властным голосом выговаривает он, а я аж слышу, как он кипит на том конце провода, — у нас дедлайн завтра, ни хрена не сделано, а ты где-то шляешься и опаздываешь! Тащи свою задницу на работу! Если через полчаса не явишься, ты уволен!
И бросает трубку.
Меня как холодной водой из ведра облили. Стою, держу в правой руке мобильник, мимо меня проносятся и толкаются люди, а я не знаю, что делать…
Да какого чёрта?! Почему я должен себя пересиливать, вести себя хорошо и правильно?! Почему я должен слушать какого-то зарвавшегося урода, который возомнил себя господом богом?! Кому я что должен?! Да никому ничего! Всю свою жизнь я делал то, что мне говорили делать. Убери в комнате, закончи школу без троек, поступи в вуз, закрой сессию, закончи вуз, женись, устройся на работу, устройся на хорошую работу, не будь тряпкой… И всё время я всем что-то должен. Родителям — быть хорошим сыном, жене — приносить зарплату, шефу — вкалывать, не покладая рук, приходя домой в восемь — девять часов вечера, абсолютно обессиленным и измотанным… Надоело! Всем должен, а всем при этом на меня наплевать. Только видят свои «я», а то, что я прозрачным становлюсь, то, что я исчезаю, никто и не замечает…
В порыве гнева, не ожидая от самого себя такого смелого акта, с рёвом и злостью выбрасываю вначале мобильник, а потом, недолго думая, и портфель в мусорное ведро на выходе из метро, чем притягиваю к себе удивлённые взгляды прохожих.
Да, к чёрту всё! Гори огнём!
Засунув руки в карманы, насупившись, уткнувшись в воротник плаща, спускаюсь по ступеням и иду через Александровский парк в сторону Троицкого моста, ковыряясь в себе.
Однако мысли о себе медленно смываются вначале философскими размышлениями о жизни и моей ситуации, а затем — различными красочными воспоминаниями.
Вот воспоминание о прогулках с друзьями под сводом деревьев парка после выпускного в вузе. Вот на этом пригорке, над «Гротом», мы сидели с бутылками «девятки» и балагурили. Вадик, как всегда, по пьяни вытворял что-то сумасшедшее — приставал к прохожим, лез обниматься и жонглировал крышками из-под пива…
Прогуливаясь по Троицкому мосту, глядя на неспокойные волны на Неве, вспоминаю, как прогуливался по нему со своей первой девушкой. Рука об руку, неспешный шаг. Яркое солнце и детские разговоры ни о чём. А у неё скобки на зубах, но, несмотря на них, она мне нравится, и я только и думаю о том, чтобы такого сделать, чтобы поцеловать её…
Стоя у перил, глядя в тягучую массу воды, вспоминаю какие-то нечёткие обрывки из своих сновидений, настолько в своё время впечатливших меня, что я даже взялся за писательство. Жаль, что оно так ничем не закончилось…
Прогуливаясь у Марсового поля, вспоминаю визит друзей из Пскова и игру в сокс. Мосты тогда развели и попасть на ту сторону не было никаких шансов, поэтому мы решили переждать, а чтобы совсем не замёрзнуть, Вадик предложил поиграть в сокс. И вот под жёлтыми фонарями на крупном розово-сером песке, на открытой площадке мы стоим в кругу и неуклюже перекидываем друг другу тканевый мячик, набитый какими-то пластиковыми шариками. Естественно, только у Вадика получаются финты с перекидыванием мячика на затылок и сбросами с локтя…
Проходя мимо Атлантов, потёр того самого за большой полированный палец, вспоминая, как первый раз поцеловал Свету, прямо у этого гигантского истукана. Я её прижал к колонне между атлантами так, что ей деться уже некуда было и приблизился, хищно поглядывая в её глаза. Балкон и темнота закрывают нас от взглядов редких прохожих. И она тает, закрывает глаза и вытягивает свои губки. Как мило…
Проходя по Дворцовой площади, вспоминаю концерт Rolling Stones, на котором мне довелось побывать с Вадиком. Вспоминаю, как скакал под «Satisfaction», устроив слэм с незнакомым парнем, чем вызвал крайнее недовольство стоящих рядом инфантильных девиц…
Выйдя на набережную напротив Адмиралтейства, решаю посидеть на ступеньках у львов, вспоминая свой выпускной вечер в школе. Море шампанского, море пьяных школьников и школьниц. И я тискаю одиннадцатиклассницу из параллельного класса, имя которой даже не знаю, прямо у этого льва и лезу целоваться. А она, вроде бы, и не особенно против…
Потом решаю прогуляться по Ваське, вспоминая свою свадьбу и фотографии на Стрелке. Стандартное выпускание голубей и разбивание бокалов с шампанским о большой каменный шар. Поцелуй Светкиных губ, тогда ещё сладкий и желанный…
Прогулка по Университетской набережной до моего вуза и воспоминание о тяжёлых студенческих годах, которые теперь кажутся такими лёгкими, далёкими, беззаботными и приятными. Все эти мысли о курсовых, все эти зубрёжки к экзаменам, от которых в мозгах не осталось и следа. Всё то, что казалось тогда таким насущным, таким важным — всё это сейчас уже кажется детским, мелочным и наивным…
Захожу в свой вуз, записываюсь в журнале на вахте и поднимаюсь на второй этаж. Неожиданно вспоминаю, как один раз познакомился с милой девушкой со светлыми кудряшками и зелёными глазами во время посещения библиотеки… Она оказалась очень живой, вежливой, общительной и интеллектуальной. Только она потом куда-то исчезла, не оставив даже своего телефона, а я её в своей жизни больше так ни разу и не видел…
Прогуливаясь по коридору здания Двенадцати коллегий вспоминаю её, и на душе становится светло и тепло. В деталях черты её лица восстановить не удаётся, но сам образ, некоторые ощущения, неожиданно всплывают и проявляются. Вот ведь, кто бы мог подумать, что такая мелочь может оставить такой неизгладимый след в душе?!
Пройдя чёрт знает сколько по длиннющему коридору, останавливаюсь и подхожу к окну, чтобы посмотреть через него на внутренний двор и покопаться в воспоминаниях, и неожиданно для себя замечаю, что уже практически не отражаюсь в стекле. Качаюсь из стороны в сторону, но кроме шатающегося плаща, ничего не вижу. И только сейчас замечаю, что уже даже носа своего и бровей не вижу… Глубоко вздыхаю, отворачиваюсь от окна и гляжу на свои руки. А рук-то и нет практически — только кончики пальцев остались, и те постепенно растворяются.
Ещё одно мгновение, ещё одно дыхание. И чувствую, как жизнь медленно бледнеет…
А что я сделал за эту жизнь? Стал подкаблучником? Стал офисным рабом? Кто меня вспомнит, когда я окончательно исчезну? Какой след я оставил? Никакой. Лишь претензии сплошные к миру и к людям… А как хотелось бы ещё один глоток воздуха…
Прозрачность окончательно разливается по всему организму и в глазах мутнеет. Я обессиленно падаю, ударяясь головой о что-то жёсткое.
Ко мне подбегают люди, кричат о том, что надо вызвать скорую, но мне уже всё равно. Я исчезаю. Осталось только что-то, что не совсем «я» и не совсем здесь, но где-то рядом. Что-то, как мне теперь становится очевидно, что всё это время выкачивало из меня мою фактуру, мои силы. И оно затрепетало и торжествующе воскликнуло…
А я растворился.